Юрьевец

Местожительство: Москва
Учитель русского языка и литературы в московских школах

Тарковские в Юрьевце

Нёмда, белая вода, золотые невода,
Как по полю разгулялась стопудовая беда.

Лёд трескучий, словно боль, запах краски, канифоль,
Ящик намертво сколочен, и уже готова роль.

Пачки писем в нем лежат, буквы русские дрожат,
Как ушел солдат сражаться, был во всем он виноват.

Лошадь ржет, шуршит овёс, куры бродят, брешет пёс,
А на розвальнях рогожа, чтоб укрыться в полный рост.

II
Прощай, трескучая вода,
Последний лёд,
И мартовские холода,
И песенка навзлёт.

Какая зреет впереди
И жизнь, и ширь.
Но бьётся, как в силках, в груди
Подраненный снегирь.

III
Пятиглавая церковь на том берегу,
А в далекой УкрАине – глад.
Здесь, в Завражье – окрестят, а там – ни гу-гу,
Как в пуху, в черноземе лежат.

И апостол Андрей, и умолкнувший брат,
СотаИнник Сергиев, – тут,
Где умученных души, как птенчики, в ряд
Крохи хлеба небесного ждут.

И гудят на погосте звериной пургой
То ли колокол, то ли года.
И язык человечий им вторит нагой.
Лед идет. И над Волгой – звезда.

Крестопоклонная неделя, март 2006

«4. IV. 1943 г. Дорогой, родной мой Андрюша, поздравляю тебя с днем рождения. Я болен, и лежу в госпитале, скоро уже меня выпишут. Я так хорошо помню, как ты родился, мой милый. Мы с мамой ехали до Кинешмы поездом, а оттуда на лошадях до Завражья. Волга должна была вот-вот тронуться. Мы ночевали на постоялом дворе, и я очень беспокоился за мамочку.
Потом родился ты, и я тебя увидел, а потом вышел и был один, а кругом трещало и шумело: шел лед на Нёмде. Вечерело, и небо было совсем чистое, и я увидел первую звезду….»
Из письма с фронта Арсения Тарковского сыну Андрею - на одиннадцатилетние.

Все авторские права защищены © Александр Закуренко

Источник

Путешествие в Юрьевец на Волге

ЮРЬЕВЕЦ НА ВОЛГЕ
Июль 2005 г.
Под вишней, на горе Поэтов,
Над Волгой серо-голубой,
Тут край земли, начало света,
Конец дороги столбовой?
Как осознать тебя, Россия:
Пречудный сад или погост?
Об этом Юрьевец спросила –
Растаял в мареве вопрос.
Стоит вода до горизонта,
Почти не плещется волна,
Причала нет, мостов и порта –
Чужая, будто, сторона.
И в дымке нежно-золотистой,
Когда покоится закат,
Как кошки мартовские, истово
Здесь чайки сытые кричат.

***
Я б хотела помнить только высоту,
Купола, кресты, речной простор,
Бархатных пригорков чистоту
И берез вечерний разговор.
Вишенье, малина да репей,
А в колонках сладкая вода –
Брызгайся, плескайся, вволю пей…
Только я уж не вернусь сюда.
Потому что не хозяйка – гость,
Хоть болит душа по ветхой старине,
Потому что чудится погост
На родимой этой стороне.

***
Древние стены, узорочье белое,
Запах опилок и скошенных трав,
Песня петушья, как будто несмелая –
Видно, у петеньки сдержанный нрав.

Волны, рябые под каплями теплыми –
Дождик, наверно, не скоро пройдет,
Облако рыхлое серыми хлопьями
Тихо по светлому небу плывет.

Русь позабытая, старенький Юрьевец,
Ветхий, заброшенный Волжский причал –
Выстоял, выжил под времени бурями,
Только с годами совсем одичал.

Домики темные, храмы порушены,
Память остыла, устала скорбеть,
Руки опущены, словно иссушены,
Люди спокойны – привыкли терпеть.

Что ж, так и сгинет – у Волги без пристани –
Юрьевец милый, сердечная жаль?
Может, последнею песнею выстонет
Дальним гудком пароходным: «Проща-ай»!

Тот же автор.

КОЛОКОЛА.

Юрьевец, кровиночка России,
Честь и слава русских мастеров,
Ты стоишь, раскинувшись привольно
Вдоль широких волжских берегов.
Был основан в древности далекой
Город мой - столицы младший брат.
И селился здесь все светлоокий
Славянин - удал и тороват.
Это он построил чудо-город,
Крепость, башни, храмы и ладьи,
Город был тогда прекрасно молод,
И казалось счастье впереди.
Пролетело время над тобою,
Где-то возникали города.
Ты ж дремал, гордился стариною,
Оставался сам собой всегда.
А сейчас и старины-то мало,
Мало так осталось. Где она?
Да, стоят вот храмы, колокольня.
Ну а где, скажи, колокола?
Те, какими славился наш город,
Звон их чудный знал и стар, и млад,
Раздавался он по всей округе,
Переливами был так богат...
Порастратили мы нашу ценность -
Самобытность нашу, старину.
А вокруг все бренность, только бренность.
Где духовность? Мы идем ко дну?
Земляки, я знаю, в вас есть силы.
Всем нам мил и дорог этот край.
Поднимайся, Юрьевец Повольский,
Возрождайся, крепни, расцветай.

Ян Бруштейн

Что рассказать про этот день,
Про Волгу, скованную ветром,
И про обледеневший борт
Рассерженного «Метеора»?
Нас было мало там, внутри,
В железном ящике,
Спешившем
К причальной стенке.
Пили пиво,
Холодное, как все вокруг,
Лениво спорили, и эхом
В нас отдавалась дрожь мотора.
И знали, что чудес не будет,
Осенних маленьких чудес.
Они остались там, за бортом,
Где Волга, скованная ветром,
Держала на своей ладони
Обледеневший «Метеор»,
Где в глубине дрожали рыбы,
И масляные пятна нефти
Под ветром жили неподвижно,
Не замечая цепких волн.
Но мы-то были там, внутри…

И только
Шальная женщина-матрос
В своей промасленной тужурке
На волю вырвалась,
И молча
Мы поглядели на нее.
И пили пиво. И чего-то
Все время ждали. Наконец,
Рванув холодное железо,
Она вошла. И протянула
Свои тяжелые ладони,
Обветренные дочерна.
«Глядите, снег!» - она сказала,
И шарик с острыми краями
Подбросила, и уронила,
И наступила на него.
И лишь один хмельной попутчик
К ней подошел, обнял за плечи,
И, наклонившись слишком близко,
Ей долго что-то говорил.
Она смеялась, и краснела,
И вздрагивала в такт мотору.

И больше никаких событий
В то утро не произошло.

1974 г.